Паровоз пожирает рельсы. Рельсы из серебра.
Они убегают вдаль. Но их все равно съедят.
Красота: за окном поля в сумерках до утра.
Впереди белые башни; Смисфилд. Мясной рынок.
Рассвет золотит фермеров в добротных костюмах
Свиноподобных, вместе с вагоном пока-
чивающихся. На уме у них кровь и окорока:
Ничто не спасeт от сверкающих мясницких ножей.
Их гильотина шепчет: 'Ну как, ну как, ну как?'...
А дома ободранный заяц лежит в тазу. И уже
Его детская головка - отдельно,
нафаршированная травой.
Содраны шкурка и человечность. Съедим, съедим,
Как набор цитат из Платона съедим, как Христа.
Эти люди многое олицетворяли собой -
Их мимика, их улыбки, круглые их глаза...
И всe это нанизано на палку,
на змею-трещотку, на вздор-
ную бамбуковую погремушку.
Боюсь ли я капюшона кобры?
В каждом еe глазу - одиночество гор,
Гор, с которых предлагает себя вечное небо.
'Мир полон горячей крови,
в нeм каждой личности след!' -
Говорит мне приливом крови к щекам рассвет.
Но конечной станции нет - одни чемоданы.
Из чемодана разворачивается 'Я' как пустой костюм,
Заношенный, потeртый; и набиты карманы
Билетами, желаньями, шпильками, помехами, зеркалами.
'Я обезумел!' - зовeт паук, взмахивая множеством рук.
Этот черный ужас множится в глазах мух.
Мухи синие. Они жужжат, как дети,
В паутине
бесконечности, привязанные разными нитями
К одной и той же смерти.